Софья Андреевна Толстая, урожденная Берс, жила с 1844 по 1919 год)
В 1862 году тридцать четыре летний граф Лев Николаевич Толстой вступил в брак с восемнадцатилетней Софьей Берс, представительницей рода, значительно менее знатного, чем его собственная — ее мать была дочерью купца, а отец врачом. Для обоих супругов это был первый и единственный брак. К моменту женитьбы Толстой уже зарекомендовал себя как известный писатель, хотя мировую известность он приобрел позднее. Из дневников Софьи Андреевны, из ее писем и – опосредованно – из книг Толстого (которые она, к слову, переписывала и редактировала) становится ясно, что этот брак можно было бы сейчас охарактеризовать как абьюзивный. Например, муж настаивал, чтобы Софья Андреевна кормила младенцев грудью, и она, несмотря на мастопатию, это делала – одиннадцать из тринадцати детей! Пятеро из них умерли в детстве – в числе прочего потому, что граф считал приглашение врача в Ясную Поляну ненужным и даже вредным.
Взрослые дети Толстых, под влиянием их отца, относились к матери неоднозначно: в предисловии к поздним томам дневников Софьи Андреевны, опубликованным после 1897 года, ее сын Сергей отметил, что не считает убеждение матери в необходимости передачи отцовских гонораров семье простым следствием ее недуга. По его словам, эта забота проявлялась у нее в болезненной форме – в истерических сценах и угрозах самоубийством. Отношение Софьи Андреевны к музыке и С. И. Танееву, по мнению сына, также указывало на ее ненормальное состояние. Нам, женщинам XXI века, представляется более целесообразным оценивать душевное состояние Софьи Андреевны на основе ее собственных записей, а не полагаться на предвзятые высказывания окружающих.
8 октября 1862 года
Теперь, когда я замужем, мне сложно отказаться от прежних мечтаний и признать их нереалистичными. Прошлые события, связанные с моим мужем, настолько травматичны для меня, что я не представляю, как смогу примириться с ним. Разве когда будут другие цели в жизни, дети, которых я так желаю, чтоб у меня было целое будущее, чтоб я в детях своих могла видеть эту чистоту без прошедшего, без гадостей, без всего, что теперь так горько видеть в муже. Он не понимает, что его прошедшее — целая жизнь с тысячами разных чувств, хороших и дурных, которые мне уж принадлежать не могут, точно так же, как не будет мне принадлежать его молодость, потраченная бог знает на кого и на что. И не понимает он еще того, что я ему отдаю всё, что во мне ничего не потрачено, что ему не принадлежало только детство. Но и то принадлежало ему. Лучшие воспоминания — мое детское, но первое чувство к нему, которое я не виновата, что уничтожили, за что?
29 ноября 1897 года
Вчера от мужа пришло развернутое, душевное и взвешенное письмо. Я делала все возможное, чтобы почувствовать его глубину, но не смогла веяло таким старческим холодом, что мне стало грустно. Я нередко забываю, что ему скоро исполнится 70 лет, и ощущаю дисбаланс между нашим возрастным разрывом и его уравновешенностью. К сожалению, моя внешняя и внутренняя молодость лишь усугубляет ситуацию. Для Л. Н. теперь дор оже всего спокойствие; а я ожидала от него сильного стремления приехать, увидеть меня и жить вместе. Эти два дня я сильно тосковала по нему и с трудом желала его видеть. Но я снова пережила это, что-то защел кнулось в сердце и закрылось…
Мария Константиновна Башкирцева (1858/1860 — 1884)
Наиболее яркой чертой Марии Башкирцевой, молодой женщины, стремившейся к известности и признанию как художницы и писательницы, было ее тщеславие. По всей видимости, именно оно и стало стимулом для ведения ею (к слову, на французском языке) дневника — одновременно откровенный и кокетливый. Она даже написала к нему предисловие: «Если мне не суждено прожить достаточно, чтобы стать известной, этот дневник все равно привлечет внимание ученых-натуралистов: это всегда интересно — жизнь женщины, запечатленная день за днем, без всякого приукрашивания, как будто бы никто в мире не должен был прочесть написанного, и в то же время с искренним желанием, чтобы оно было прочитано». Башкирцева начала свой путь как живописец в раннем возрасте: в 1877 году она перебралась в Париж для обучения в Академии Жюлиана, и уже менее чем через год ее работы были представлены на Салоне, на конкурсе работ учеников. Картины Марии были отмечены золотой медалью. К сожалению, к этому времени девушка уже страдала от туберкулеза. Она скончалась в возрасте около 25 лет (сведения о ее годе рождения различаются – 1858 или 1860), так и не осуществив свои надежды на признание, благополучие и любовь.
1 мая 1884 года
Мне было бы хорошо с мужем, если бы я не стремилась к постоянному вниманию, а уделяла бы столько же усилий, чтобы поддерживать его хорошее настроение, как и тогда, когда пыталась произвести на него впечатление в начале наших отношений. Я совершенно не понимаю , почему это мужчина и женщина — пока они еще не женаты — могут постоянно любоваться друг другом и стараться друг другу нравиться, а после свадьбы распускаются и совершенно перестают об этом заботиться.
Почему считают, что со словом «брак» все проходит и о ается холодная, скучная дружба. Почему необходимо обесценивать представление о браке, изображая при этом жену с бигуди, в фартуке, с кольд-кремом на носу и постоянным желанием раздобыть от мужа денег на туалет.
<…> Я не понимаю, как допустимо считать мужа чем-то вроде домашнего питомца, а до брака стремиться понравиться этому же человеку. Почему не сохранять по отношению к мужу ту же кокетливость и не вести себя с ним так, как с привлекательным незнакомцем, с тем условием, что с последним нельзя позволить себе ничего лишнего? Не является ли это следствием того, что открытое выражение любви не осуждается и что брак считается благословленным Богом? Не связано ли это с тем, что люди находят удовлетворение лишь в том, что считается запретным?
Зинаида Николаевна Гиппиус (1869 — 1945)
Зинаида Гиппиус, автор поэтических произведений, прозаических текстов, пьес и литературный критик, вместе со своим супругом Дмитрием Мережковским, являлась ключевой фигурой в кругу видных русских символистов и признается одним из теоретиков этого течения. Однако современники знали ее в большей степени благодаря вызывающему для начала XX века поведению: она публично появлялась в мужском костюме, открыто курила и использовала мужские формы при описании себя в своих работах.
Дневники писательницы, охватывающие период с начала Первой мировой войны («Синюю книгу», «Черную книжку» и «Серый блокнот»), можно рассматривать как попытку осмыслить – по крайней мере для неё самой – наиболее сложные и трагические события российской и европейской истории первой половины XX века. Гиппиус и Мережковский испытали глубокий страх перед русской революцией и большевиками, и их жизнь в эмиграции была непростой. Покровительство, оказанное Дмитрием Мережковскому Муссолини, а также его выступление по германскому радио после нападения Гитлера на СССР, серьезно повредили его репутации. Мережковский не дожил до победы над нацизмом, а последние годы жизни Зинаида Николаевна посвятила воспоминаниям о муже.
1 августа 1914 года
Что писать? Можно ли? Ничего нет, кроме одного — война!
Не японская, не турецкая, а общемировая. Мне трудно говорить об этом, находясь здесь. Она принадлежит истории, всем. Требуется ли взгляд обычного человека?
Да и я, как всякий современник — не могу ни в чем разобраться, ничего не понимаю, ошеломление.
Осталось одно, если писать — простота.
Кажется, что все разыгралось в несколько дней. Но, конечно, нет. Мы не верили потому, что не хотели верить. Но если бы не закрывали глаз…
27 октября 1917 года
Интересуют детали, касающиеся назначения министров. Когда, после падения Зимнего дворца (т ут тоже много любопытного, но — после), их вывели, около 30 человек, без шапок, без верхней одежды, в темноту, солдатская чернь их едва не растерзала. Отстояли. Повели по грязи, пешком.<…>
Возвращаюсь к Зимнему дворцу на мгновение. Обстрел был из тяжелых орудий, но не с «Авроры», утверждающая, что стреляла холостыми патронами в качестве сигнала, поскольку, по ее словам, в противном случае Дворец мог бы превратиться в руины. Юнкера и женщины отбивались от атакующих сзади солдат, используя все доступные средства (и успешно уничтожив их), пока министры не приняли решение остановить это кровопролитную бойню. Тем не менее, повстанцы уже проникли внутрь путем предательства.
Когда же «революционные» (брр, как неприятно!) волны ска, Кексгольмский полк и еще какие-то, — они прямо принялись за грабеж и разрушение, ломали, били кладовые, вытаскивали серебро; чего не могли унести — то уничтожали: давили дорогой фарфор, резали ковры, изрезали и проткнули портрет Серова, наконец, добрались до винного погреба…
Нет, слишком стыдно писать…
Но надо все знать: женский батальон, израненный затащили в Павловские казармы и там поголовно изнасиловали…
Елизавета Александровна Дьяконова (1874 — 1902)
История Лизы Дьяконовой, талантливой девушки из небогатой русской провинциальной купеческой семьи, во многом отражает повествование о женском неравенстве. Она успешно закончила гимназию, получив серебряную медаль, однако ее семья не поддерживала дальнейшее образование. Лизе пришлось дождаться наступления совершеннолетия, чтобы поступить на юридический факультет Бестужевских женских курсов. Но поскольку курсы не предоставляли диплома, Дьяконовой пришлось отправиться в Париж, в Сорбонну – так поступали самые целеустремленные русские эмансипе. Однако у нее не было средств для существования за границей: родители не одобряли ее замысел. Она испытывала голод, жила в холодной и неудобной квартире и страдала от безответной любви. В конечном итоге девушка была морально истощена и решила вернуться в Россию – но по пути погибла в тирольских горах при загадочных обстоятельствах, которые навели на мысль о самоубийстве. Ее дневник, который она назвала «Дневником русской женщины», и несколько статей, стихов и рассказов остались ее единственным наследием.
31 января 1895 года
…Как женщина я не существую для мужчин; но и они как мужчины — не существуют для меня. Я вижу в них только учителей, т. е. людей, которые знают больше меня, и знакомство с которыми может быть приятно и полезно, если я могу извлечь для себя какую-нибудь пользу. Но раз они не могут быть учителями, раз о ни не стоят гораздо выше меня — тогда они для меня не существуют; я могу быть знакома с ними, но для меня они не пред ставляют ни малейшего интереса. <...>
9 сентября 1901 года
Я начинаю склоняться к выводу, что никакая проп оведь любви не в силах изменить природы человека. Если он рожде н добрым, обладает от природы чутким сердцем, — он будет разливать кругом себя «свет добра» бессознательно, независимо от своего мировоззрения. Если же нет этого природного дара — напрасно всё. Можно быть толстовцем, духобором, штундистом, можно проповедовать какие угодно реформаторские религиозные идеи и... остаться в сущности человеком весьма посредственного сердца.
Потому что как есть великие, средние и малые умы, — так и сердца.
Человечеству одинаково нужны и те, и другие.
19 января 1902 года
Мне исполнилось двадцать пять лет, а точнее, двадцать два года… это немалый срок дл я такого бесполезного существа. Я совершила немало ошибок в жизни! И мне представляется, что вся моя жизнь была непрерывной цепочкой промахов, бессмысленной головоломкой, которую пора, наконец, разрешить.
Я и решаю… раз навсегда…
Кто пожалеет меня?
Те немногие интеллигенты, которых я знала. Но они, вечно занятые «принципиальными вопросами» или собственной личной жизнью, — никогда глубоко не поинтересовались моею душою, моим внутренним миром… Они не поймут и осудят… осудят беспощадным судом теоретиков, которые всё стараются подвести под определённые рамки.
Елена Сергеевна Булгакова, урожденная Нюренберг, в первом браке Неелова, во втором — Шиловская (1893–1970)
Елена Сергеевна, третья (и, по ее словам, наиболее близкая) жена писателя Михаила Булгакова, начала вести дневник по его инициативе. Как она пишет в первой записи, это было сделано для фиксации событий их творческой (и совместной) жизни, чтобы сохранить летопись в случае обыска или ареста, что и произошло с Булгаковым в середине 1920-х годов. Елена Сергеевна обладала заметным литературным талантом и лаконично описывала все, что считала значимым, при этом передавая собственные переживания. Ее муж, как можно предположить, являлся центральной фигурой в ее дневниковых записях, так же как она сама, фактически, стала главной героиней его самого известного романа «Мастер и Маргарита». Михаил Булгаков скончался в 1940 году — и этой датой завершается основная часть дневника, хотя Елена Сергеевна до конца своей (долгой) жизни продолжала записывать воспоминания, связанные с мужем, и поддерживала переписку по вопросам его литературного наследия.
1 сентября 1933 года
Прошло ровно год с тех пор, как мы снова встретились с М. А. после долгой разлуки.
Миша настоятельно просит меня вести этот дневник. Он сам, после того, как в 1926 году при обыске были изъяты его собственные записи, пообещал себе никогда не вести дневника. Ему отвратительна и кажется невозможной сама идея того, что записи писателя могут быть конфискованы.
8 марта 1940 года
«О, мое золото!» (В минуту страшных болей — с силой). Потом раздельно и с трудом разжимая рот: го-луб-ка… ми-ла-я.
Запомнила, как заснул: «Подойди ко мне, я поцелую тебя и перекрещу на всякий случай… Ты была моей женой, самой лучшей, незаменимой, очаровательной… Когда я слышал стук твоих каблучков… Ты была самой лучшей женщиной в мире… Божество мое, мое счастье, моя радость. Я люблю тебя! И если мне суждено еще жить, я буду любить тебя всю мою жизнь. Королевушка моя, моя царица, звезда моя, сиявшая мне всегда в моей земной жизни! Ты любила мои вещи, я писал их для тебя… Я люблю тебя, я обожаю тебя! Любовь моя, моя жена, жизнь моя!»
Ты когда-нибудь любила меня? И теперь, пожалуйста, скажи мне, моя подруга, моя преданная подруга…»
Варвара Федоровна Степанова (1894 — 1958)
Варвару Степанову, известную своей бескомпромиссностью, часто называют «Амазонкой русского авангарда». Александра Родченко, одного из основоположников этого направления в искусстве, Степанова именовала Анти — и Анти стал центральной фигурой в ее дневниках, письмах, эссе и любовных стихах, написанных ей в юности. Тем не менее, XX век предоставил женщине возможность выйти из-под влияния мужа или партнера: искусствоведы и историки искусства рассматривают творчество Варвары Степановой как полностью независимое и изучают его с большим вниманием. Помимо живописи, Степанова работала в области прикладного искусства, создавая дизайн одежды и узоры для тканей, а также занималась книжной и плакатной графикой. Кроме того, активно взаимодействуя с представителями авангардной богемы, она, в современном понимании, была «лидером мнений».
6 января 1921 года
В последнее время, в связи с критикой футуризма, участились дискуссии и мы ведем довольно беспечный образ жизни.
Критика оказалась незначительной и лишенной убедительности, поскольку не представляется возможным найти достойный ответ футуризму. Соперничество сводится к словесным упражнениям. Сам же футуризм претерпел значительные изменения. Он настолько устарел, что нет необходимости и пытаться его защищать.
Растет потребность в сплочении прогрессивных сил в искусстве , касался вопросов определения и закрепления ключевых понятий и положений в искусстве, ориентированном на левые взгляды. В первую очередь — агитации. <...> В том и сила нового искусства, что оно будирует от спячки, от инертности. Может быть, в этом и причина нападок.
4 ноября 1921 года
Родченке все в пользу. Вообще слава определенная, что он страшно ловкий человек, извлекающий только прибыль и от дружбы, и от ссоры одинаково.
Человек, которому все нипочем, то он там, то он тут — все что-нибудь новое затевает и как использует, так бросит. Это, пожалуй, с одной стороны так и выходит, но без всякой умышленности.
Ольга Федоровна Берггольц (1910 — 1975)
Ольгу Берггольц, советскую поэтессу, писательницу и драматургу, прозвали «Блокадной Мадонной», поскольку в период блокады Ленинграда она регулярно выступала в ленинградском радиоэфире. Однако и до, и после Великой Отечественной войны в биографии Берггольц произошло немало трагических эпизодов: две ее дочери скончались в раннем детстве, первого супруга расстреляли в 1938 году. В тот же период поэтессу также арестовали по делу так называемой «Литературной группы»; ее скомпрометировал под пытками друг семьи Леонид Дьяконов. Ольга Федоровна провела почти полгода в заключении и потеряла еще одного ребенка: он родился мертвым.
Позднее дневники Берггольц были изданы и даже реабилитированы. Однако пережитые ею заключение, пытки и избиения, а также последующий кошмар блокады (во время которого ее второй муж, Николай Молчанов, погиб от голода) оставили глубокий след и негативно повлияли на ее здоровье: она скончалась в возрасте 65 лет. Все происходившее с ней Ольга Федоровна фиксировала в дневнике, который начала вести в 13 лет в 1923 году и вела записи почти до самой смерти, руководствуясь принципом «абсолютная искренность и честность». Такая искренность и честность предполагали бескомпромиссные размышления о политике, а также откровенное описание личной жизни, переживаний и болезней, в том числе алкоголизма. В связи с «искренностью и честностью» советские власти запретили публикацию дневников Берггольц после ее смерти, и они были обнародованы лишь в XXI веке.
20 июня 1927 года
Почему стоит отказаться от лицемерия? Зачем скрывать под маской лживой, шаблонной «чистой, святой любовью» подлинное, естественное первобытное стремление к физической близости? Почему это не считается «чистым» или «святым»? Ответ прост и очевиден: мы испытываем взаимную любовь, и наши тела тянутся друг к другу, испытывают сильное, всепоглощающее влечение…
1 марта 1940 года
Защищенная сфера записанного сердца оказалась прорвана. Даже в мысли, в душу проникли, осквернили, взломали, подобрав ключи и обходные пути… Сам комиссар Гоглидзе искал за словами о Кирове, полными скорби и любви к Родине и Кирову, обоснований для обвинения меня (балаганного обвинения, изобретенного самими же сотрудниками!) в терроре… О, подло, подло! А крючки, вопросы и подчеркивания в дневниках, которые сделали следователи? На самых высоких, смелых и горьких страница х! Так и видно, как выкапывали «материал» для идиотских и позорных обвинений!
9 марта 1942 года
С момента написания одного слова в моей тетради 22 июня 1941 года и сегодняшнего дня прошло почти девять месяцев войны. Между этими страницами можно вложить значительное количество записей, сделанных в течение военных дней — листки, блокноты, тетради.
Долгое время я не могла заставить себя продолжить ведение этих записей в этой тетради. Все, что предшествовало войне, — эта тетрадь со всеми ее записями — болезненно напоминает мне о прошлом. Пусть это и ранит, пусть. Я не заслужила, чтобы меня ждали что-то лучшее, чем боль и страдания. То, что люди испытывают ко мне любовь и заботу, — это, вероятно, ошибка. И мне и не нужно подобного. <...>
Война сжевала Колю, моего Колю, — душу, счастье и жизнь.
Я страдаю отчаянно.
