Внуки Маяковского рассказали о его потомках

Маяковский знал о дочери

У её опасений были веские причины. В эпоху, когда эпидемия сифилиса охватила страну, проявления врождённых заболеваний были распространены, а рассказы о мертворождённых детях часто звучали в разговорах о знакомых. Маяковский ещё встречался с Шамардиной, когда посещал Минск для чтения стихов. Однако, после откровений Чуковского, вопрос о возобновлении общения даже не рассматривался. Они лишь поговорили – и их пути разошлись навсегда.

Это могло бы стать рассказом о том, что после Маяковского не появилось наследников. Однако на встрече с Шамардиной Владимир поведал Соне о дочери, живущей в Америке. Её зовут Хелен, Элли, Леночка. При этом он не упомянул – поскольку сам не знал – о сыне, проживающем в СССР. Глеб-Никита – именно так он был назван с двойным именем. Оба ребёнка носили фамилии других мужчин: Хелен – фамилию бывшего супруга своей матери, а Глеб-Никита – фамилию её нынешнего мужа.

В эпоху, когда тесты ДНК были недоступны, а использование презервативов не было распространено, женщине приходилось самостоятельно определять, от кого она забеременела, если претендентов было несколько (в начале XX века в СССР и, например, в Германии наблюдалась настоящая сексуальная революция – Лиля Брик не только имела многочисленных ухажеров, но и знакомила их со своими знакомыми, например). Мужчине же оставалось лишь верить или не верить женщине, когда она утверждала, что родила от него ребенка. Небольшую ясность могли внести лишь внешние признаки. Подобная неопределенность является одной из причин, почему отцовство Маяковского по отношению к девочке Хелен постоянно подвергалось сомнению. О происхождении отцовства в СССР… Долгие годы об этом ничего не знали. Но, когда информация стала доступна, и она была поставлена под сомнение.

Действительно, не исключено, что многие захотят ощутить связь с именами великих поэтов, даже если сами добились немалых успехов. О детях этих поэтов практически ничего не упоминалось при их жизни…

Элли из Нью-Йорка

В период Перестройки, завершающей эпоху существования СССР, и в последующие годы было раскрыто немало государственных, исторических и семейных секретов. Люди, прежде хранявшие молчание, начали рассказывать – порой сенсационно, шокирующе, искренне или в надежде получить выгоду. В 1991 году, когда Советский Союз прекратил свое существование, гражданка США Патриша Томпсон, которой исполнилось шестьдесят пять лет, неожиданно заявила, что родилась от Владимира Владимировича Маяковского. Поэту стоит отдать должное – среди множества откровений и открытий обнаружение его внебрачной дочери не осталось без внимания.

Насколько достоверными могли быть слова этой женщины, почему она не высказывалась ранее и что послужило причиной для ее заявления сейчас? И как могло случиться, что у советского поэта, учитывая все, что нам известно о закрытости Советского Союза и постоянном наблюдением за моральным обликом советских туристов, неожиданно обнаружилась дочь, проживающая за границей – причем в стране, которую на уроках ОБЖ называли «главным вероятным противником»?

Железный занавес», условное обозначение политики изоляции и самоизоляции Советского Союза, не был абсолютно непроницаемым, и особенно это не касалось двадцатых годов. В СССР прибывало значительное число иммигрантов-социалистов из различных стран, таких как США, Германия и Австрия. В то же время, из СССР уезжали люди для постоянного проживания за рубежом, совершали туристические поездки, которые одновременно являлись формой пропаганды, и советские деятели искусства. Одним из таких деятелей был Владимир Маяковский.

В 1925 году поэт посетил своего друга Давида Бурлюка, художника-футуриста, в Нью-Йорке. Разумеется, от него ждали поэтических выступлений, и он действительно читал стихи публике вечер за вечером. На одном из этих мероприятий он и познакомился с молодой женщиной, недавно развевшейся и являвшейся дочерью богатого немецкого землевладельца из Германии. Её звали Элизабет, однако она представлялась Элли. Элли Джонс – по мужу. Ей было двадцать один год – возраст любви и увлечения общественными идеалами. В лице Маяковского, поэта, воспевающего коммунизм, она нашла и то, и другое.

Роман получился сжатым и насыщенным событиями. Казалось бы, осознавая отсутствие контрацепции, Маяковский, покидая США, должен был понимать, что оставляет здесь будущего ребёнка. Однако, на практике, далеко не каждое оплодотворение приводит к полноценной беременности – ранние выкидыши настолько распространены, что их часто не замечают, списывая на нарушение менструального цикла. И, разумеется, существовал вариант, который выбрала Соня Шамардина – прерывание беременности. Таким образом, Маяковский не мог быть уверен в судьбе зародыша, находящегося в утробе Элли.

Одна встреча за всю жизнь

Элли Джонс столкнулась с непростой ситуацией. В Советской России были отменены все законы, определявшие детей как незаконнорождённых: если ребёнок рождён, он считается законным. Здесь велась борьба с лицемерием в отношении детей и матерей-одиночек – существовало целое пропагандистское направление, которое пронизывало всю советскую историю, выступавшее против осуждения женщин, родивших вне брака, и их детей. В СССР в 1920-е годы аборты были доступны и настолько безопасны, насколько позволяли технологии того времени (хотя обезболивание отсутствовало из-за дефицита медикаментов). В США ситуация была совершенно иной. Следует отметить, что антиабортное движение после распада Советского Союза пришло в Россию именно из США.

К счастью для Элли, её бывший муж был готов передать будущему ребёнку свою фамилию. Несмотря на развод, рождение ребёнка от бывшего мужа воспринималось как признание его рождения в браке. Однако мистер Джонс выдвинул лишь одно условие: до самой смерти никто за пределами семьи – по крайней мере, в США – не должен узнать, что ребёнок не является его сыном. Элли сама пришла к выводу, что эта тайна должна остаться нераскрытой. В Соединенных Штатах нарастали антикоммунистические настроения, и быть дочерью поэта из Советского Союза, а также матерью такой дочери становилось рискованно.

Несмотря на это, она посчитала необходимым сообщить об этом Владимиру. Прежде всего, она подчеркнула, что сведения не должны распространяться повсеместно. Им даже удалось договориться о встрече, чтобы Маяковский увидел дочь. К тому времени девочка получила двойное имя – Хелен Патриша. Ей было три года. Маяковский получил визу во Францию и прибыл в Париж. Якобы – опять же в целях воздействия на общественное мнение. Из Парижа он отправился в Ниццу, где его уже ждали Элли и маленькая Патриша. Семья – и в эти стремительно проходящие дни они, безусловно, составляли семью – не просуществовала долго. Маяковский вернулся в СССР и покончил жизнь самоубийством. Патриша же вскоре забыла о странном, недолгом отце из далёкой страны. И даже не была знакома с ним как с отцом…

Мать поведала Патрише правду, когда ей исполнилось девять лет – в возрасте, когда дети уже способны хранить некоторые тайны. Девочка пообещала матери и мужчине, которого раньше – как и все вокруг – считала отцом, хранить секрет до их кончины. Она прожила жизнь, типичную для американской девочки, девушки и женщины. Она обучалась в художественной школе, затем в колледже (юриспруденция), а после – в университете. За время своей жизни она трижды получила степень магистра. Сначала она защитила диссертацию по социологии, затем – по семейным отношениям, и, наконец, – по педагогике.

В двадцать восемь лет она вышла замуж, и после брака взяла фамилию Томпсон. В сорок восемь лет последовал развод. В браке у нее родился сын, ставший адвокатом – Роджер Томпсон. Он продолжил род Томпсонов, усыновив с женой ребенка из Колумбии. Мать Патриши скончалась, когда ей исполнилось шестьдесят лет. Умер и ее отчим. В Советском Союзе начались Перестройка и гласность, после чего Советский Союз прекратил свое существование. И только тогда наступил ее час. Таков был рассказ Патриши в девяносто первом году.

Сын свободной любви

В советском союзе двадцатых годов открытые браки были весьма популярны. Подобные союзы практиковались и среди русских дворян во второй половине восемнадцатого века, однако теперь для того, чтобы принадлежать к элите и позволять себе интимные отношения с другими людьми, не требовалось обладать особым статусом. Лиля Брик, наиболее известная возлюбленная Маяковского, состояла в таком браке. Скульптором Антоном Лавинским также был заключен подобный союз.

Причём жену он, как некогда императрица Екатерина Потёмкина, уведомил о своем решении вступить в брак, причем сделал это неожиданно, не обсудив этот вопрос с ней. Он заявил, что имеет право выбирать партнера, и она тоже, безусловно, имеет такое право. Ведь брак – это объединение двух сердец и двух финансовых ресурсов в одно хозяйство, а физическая близость – всего лишь биологическая потребность…

Елизавета Лавинская, известная всем под именем Лиля, не испытывала телесных желаний, превосходящих потребности её души. Она жаждала мужа. Однако его плоть была занята многочисленными девушками – молодыми художницами, натурщицами, а также просто знакомыми из богемной среды. Лиля посмеивалась над ревностью Лавинской и предлагала ей то одного из своих бывших партнеров, то другого, сопровождая рекомендации вроде «он опытен». Лавинская отвергала все предложения. И было трудно поверить, что эта женщина когда-нибудь отдастся кому-либо в объятия…

Владимиром Маяковским был близок Лавинский. Он часто посещал их дом. Эта дружба однажды переросла в роман с Елизаветой – сдержанный и незаметный, поскольку любовная связь была для нее столь же болезненна, как и брак, от страданий которого она искала утешение в любви Маяковского. Вскоре родился мальчик, которого считали сыном Антона. Его назвали Глебом-Никитой. Позднее, став скульптором, он подписывал свои работы просто Никитой – зачем усложнять? Избегать усложнений было его жизненным принципом. Поэтому он предпочитал молчать. Возможно, также в память о матери – наступили новые времена, предъявлявшие высокие требования к нравственному облику советской женщины. Признание того, что у матери был романтический партнер, могло запятнать её репутацию.

По словам его дочери Елизаветы, также скульптора, именно так она объясняет тот факт, что в двадцать первом веке она публично заявила о своем родстве с Маяковским.

Не может быть!

Первоначальная реакция биографов Маяковского, тех, кто сохраняет память о его жизни и творчестве, была сдержанной: какие у них цели? Безусловно, и Патришу, и Елизавету попросили представить документальные подтверждения родства с Маяковским. Патриша выразила свое несогласие с возмущением, хотя впоследствии были найдены косвенные свидетельства – в переписке Маяковского. Но вопрос о том, от кого могла родиться женщина в эпоху сексуальной революции двадцатых годов, оставался без ответа. Патриша отказалась от проведения ДНК-теста. Других документов, подтверждающих родство, по очевидным причинам она не предоставила и не могла предоставить.

Елизавета Лавинская с огорчением констатировала, что не располагает подтверждающими данными. Маяковский не писал о своем сыне и, вероятно, не знал о его существовании. Романовых у него было немало. Существовали записи Елизаветы Лавинской-старшей, которые можно было бы обнародовать не ранее, чем через шестьдесят лет после её кончины, однако их изучение не выявило упоминаний о связи с Маяковским. Несмотря на это, и Патриша, и Елизавета сохраняли уверенность в генественном родстве с выдающимся поэтом.

Какую выгоду они могли преследовать? Патриша не скрывала своего желания получить из музея Маяковского часть его личного архива. Для достижения этой цели она даже планировала оформить российское гражданство. Предполагалось, что её имя будет звучать как Елена Владимировна Маяковская. Елизавета, в свою очередь, могла бы повысить стоимость своих скульптур, используя открывшуюся, вызывающую интерес публики информацию. Семья Елизаветы была возмущена тем, как, по их мнению, она представляет их мать в невыгодном свете.

В конечном итоге, после кончины Патриши, её сыну Роджеру удалось уговорить её сдать анализ ДНК. Также анализ сдала и Елизавета. Однако сравнение проводилось не с образцами тканей Маяковского, а только между собой. Подобные анализы позволяют определить степень родства между людьми, но редко – установить наличие общего предка. Елизавета и Роджер встретились в программе «Пусть говорят», чтобы выяснить, можно ли считать их двоюродными братом и сестрой.

Решение оказалось бесспорным: родственные связи между ними существуют. Такое развитие событий вполне вероятно при наличии общего предка, будь то дедушка или бабушка, и не обязательно Маяковский. Однако, количество людей, поддерживавших контакты как с Элли Джонс в Соединенных Штатах, так и с супругами Лавинскими в Советском Союзе, крайне мало. Этот круг, по сути, ограничен одним человеком. Имя ему – Владимир Владимирович Маяковский.